Том 24. Статьи, речи, приветствия 1907-1928 - Страница 136

136

«От какой-то незаметной точки между революцией и культурой начинается трещина, — пишет «Скептик». — Начинается, ползёт дальше, становится глубже и приводит к тому, что лозунг «культурной революции» служит источником «уклона вправо», а понятия «пролетарской революции», «диктатуры пролетариата» приобретают характер, враждебный культуре». О чём, о какой культуре идёт здесь речь? О той, которая признаёт за меньшинством право воспитывать — в своих интересах — разум и волю большинства и бессмысленно эксплуатировать его энергию? О культуре «духа»? Чёрт его возьми, этот «дух», если для роста его необходимо существование господ и рабов, необходимо угнетение человека, необходимы кровавые бойни!

«Скептик», по его словам, смотрит «на действительность с высоты той башни, на которой человечеством зажжён маяк единой и вечной истины». Лично мне ничего не известно ни о месте, где стоит «башня», ни о «единой и вечной истине». Я думаю, что истины творятся только опытной наукой. Кто-то очень хорошо сказал, что «истина — это орудие познания», а известно, что каждое орудие изнашивается. В наши дни наука опытная выработала новое орудие познания, новую истину: электронную теорию материи, а наука о развитии человеческого общества установила как истину неизбежность классовой борьбы и необходимость для рабочего класса взять в свои руки политическую власть. Эта неизбежность и эта необходимость доказываются и оправдываются ужасающими преступлениями капиталистического строя. Ни один честный человек не может, не имеет права назвать разумной и культурной жизнь, в которой возможны такие факты, как война 1914–1918 годов. В годы этой войны было уничтожено несколько десятков миллионов рабочих и крестьян, разрушено только в одной Франции 300 тысяч домов и только одна Германия истратила на уничтожение людей свыше 40 миллионов тонн металла . Если б в 1913 году политическая власть была в руках рабочих и крестьян, миллиарды рублей, истраченные капиталистами России на убийство своих и немецких рабочих людей, на разорение Восточной Пруссии, были бы истрачены так, как они тратятся теперь: на развитие сельского хозяйства, промышленности, транспорта, на культурное развитие трудового народа. Чего ради начата была эта гнуснейшая война? Ради интересов небольшой кучки тупоголовых миллионеров, ради удовлетворения их жадности, их ненасытного стремления к роскоши. И вот — ссора небольшой кучки хищников и паразитов приводит ко взаимному истреблению рабочих людей, одинаково несчастных во всех странах, — людей, у которых всюду один и тот же враг — капиталист.

Разумеется, это всем понятно, это — «азбучные истины», но я не виноват в том, что их надобно напоминать, А напоминать их надо потому, что капиталисты снова хотят заработать на крови трудового народа, снова готовятся послать миллионы рабочих и крестьян на взаимное истребление. Эта новая война будет ещё более кровавой и разрушительной. Снова будут превращать города в груды мусора, снова испортят, разроют, отравят трупами сотни и тысячи квадратных километров плодородной земли, вырубят и выжгут леса. А ведь всё, что построено на земле, принадлежит тем, кто строил, а не тем, кто заплатил за работу построения деньгами, нажитыми на труде рабочих и крестьян. Всё на земле создаётся их трудом, и главное несчастье мира, источник всех его страданий, преступлений и горя трудовых людей в том, что крестьяне и рабочие в массе своей всё ещё слепы, всё ещё не понимают по слепоте своей, что, если они крепко, дружески объединятся, — им легко будет сбросить со своей шеи капиталистов, которые давно уже перестали быть людьми, а становятся всё более хищными и кровожадными животными.

Разумеется, всё это я говорю не для «Скептика», а для той молодёжи, которая в городе и деревне идёт на смену старой гвардии большевиков — людей, которые приставили огромному телу рабочих и крестьян Союза Советов хорошую голову — партию.

«Скептик» — это «лебедь», чёрный лебедь, он «рвётся в небеса». Он, в сущности, не столько «скептик», как романтик. Он — весь в чужих словах, среди них немало старинных, когда-то «мудрых» и до сего дня очень красивых слов. Но «мудрость» его внешняя, она наклеена на нём, как обрывки старых афиш на столбе или заборе. Он пишет: «Рабочие, которым вы служите если не из выгоды, то по недоразумению, никогда не воссоздадут той духовной культуры, той красивой жизни, которую они разрушили». Он — пассивный романтик. Пассивный романтизм — это романтизм усталых мещан, он всегда является на сцену жизни после бурных общественных трагедий и на смену активному романтизму, который обычно предшествует революциям. Пассивный романтизм является под ручку с богом, одним из главных козырей его политической игры. В нём есть некая лирическая и соблазняющая юношество «красота», вернее, красивость словесных узоров, и он весьма похож на плесень, хотя плесень относится не к политике, а к микологии, науке о грибах. Но пассивный романтизм всё-таки политика, — мы живём всё ещё в условиях классового общества, а в этих условиях, как известно, нет ничего, что было бы «вне политики».

Приятно зелёненькая плесень пассивного романтизма имеет целью своей реставрацию, проще говоря — ремонт личности, разрушенной в самом корне, раздвоенной в самой основе своего «я» даже тогда, когда эта личность, столь грандиозна, как Лев Толстой. Пассивный романтизм полагает, что если вытолкнуть личность из сферы задач и вопросов социальных, погрузить и углубить её в капризную игру её чувствований и мыслей о себе самой, то этим самым в стороне от жизни личность обретёт утраченную цельность, «внутреннюю гармонию». Но, отводя личность к себе самой, пассивный романтизм только углубляет процесс раздвоения и разрушения личности.

136